— Едут, едут! Батюшка, Горин едет!
Заслышав предупреждение, отец Сергий выбежал из сарая, где чинил лейку, и, ловко перескакивая через груды железа, которое разбросали кровельщики, и обруливая иные препятствия, устремился к гаражу. Через минуту раздался шум неисправного бендикса, легкий праведный мат, затем скрип лысых шин. Из гаража вылетела «четверка», распахнув ворота бампером, и устремилась в сторону леса, прыгая на ухабах.
По деревне прокатилась волна хаоса. Люди бросали дела и прятались в ближайших домах: своих, чужих — неважно.В трудную минуту соседи сплачивались и забывали о дрязгах и ссорах.
— А что происходит? — спросил, глядя на эту суету, Димка — один из нанятых на ремонт церковной крыши работников.
— Судя по всему, у Горина опять депрессия, едет на перезагрузку, — сказал дедок, задумчиво потягивающий на скамейке папироску.
— А кто этот Горин?
— Да хозяин завода один. Денег у него — как у моего Шарика клещей по весне. Каждый год он сюда приезжает плакать о своих несчастьях. Кто-то ему однажды напел, что у нас тут в Павловском все печали забываются, а душа омолаживается, так он теперь, как только чувствует, что меланхолия накатывает, сразу к нам — «перезагружаться».
Вдалеке показалась вереница машин, напоминающая свадебный кортеж или делегацию саудовского принца. Дима насчитал десять автомобилей, каждый стоимостью как аппарат МРТ, которых так не хватает в области.
— Мало что-то в этот раз, — затянулся дымом дед. — В прошлом году было четырнадцать. Умеет человек грустить с размахом. Родню везет, прислугу, повара с массажистом, фитнес-тренера, нанимает терапевта и гастроэнтеролога, любовницу опять же с семьей берет. Видимо, дела сейчас и правда не очень идут.
— А дальше что? Шум, танцы, пьянки и дебош? — Дима представил типичное поведение богачей, считающих себя королями жизни, а окружающих — фоновыми помехами.
— Да не-е. Все культурно обычно, — снова затянулся мужчина. — Сначала, как правило, рыбалка. Горин собирает местныхрыбаков, арендует катера, завозит наживку «нового поколения» (от которой рыба сама прыгает в лодки), везет всех на другой берег, там шатры растягивает, раздает удочки с Bluetooth-оповещением о клеве, угощает напитками заграничными. Потом, значит, повар им там барбекю устраивает, пойманную рыбу готовит с тремя видами маринада. И все это время Горин жалуется на то, что в жизни у него сплошные лишения. Живет, бедолага, в бетонных трехэтажных оковах города, дышит выхлопами «Мазерати», рыбу ест магазинную. А у мужиков тут и речка с окушками, и воздух свежий, и раздолье... В общем, слезы крокодильи льет от зависти, пока рыбаки его сигары курят да рыбу ирландским виски запивают.
Димка присвистнул, а старик продолжил:
— На следующий день Горин идет к грибникам. В прошлом году с собой привез багги и квадроциклы. В позапрошлом — вездеходы, на которых они дальние болота пересекли, а там грибы со времен Ивана Грозного никто не собирал. Баню походную разворачивают, палатку массажиста, кухня, опять же, вечером кино смотрят на проекторе. И, само собой, все это время Горин изливает душу. Мол, в городе и выйти-то некуда, жизнь проходит за дверями душных кабинетов на двадцать пятом этаже с видом на парк, лесов диких нет, сплошь аллейки с хилыми елками, бегунами, самокатчиками да собаками этими карманными, которых в городе разводят. А у мужиков тут счастье под каждым кустом, шум листвы, сок, опять же, березовый, натуральный, лоси бродят.
Кровельщик слушал и не понимал, за что же здесь так не любят этого богатого чудака.
— Потом он, значится, берется за богему: художники, поэты, музыканты… Короче говоря, забирает нашего Кольку тракториста-аккордеониста на два дня в поля — рисовать и музицировать. С ними туда Горин обычно женщин везет две машины, чтобы позировали на лоне природы. Лошадей арендует для прогулок, у местных скупает мясо, самогон, овощи, ну и творят они там какое-то искусство. Коля так уже дважды разводился, а еще с ним, как правило, потом друзья по полгода не общаются.
— Вот так дела, — облизнулся кровельщик, представляя себя на месте Коли.
— Уж не знаю, чем они там точно занимаются, но Коля клянется, что Горин два дня только и делает, что вздыхает о своей судьбе, мол, выбрал не тот путь в жизни. Мол, всегда хотел быть странствующим музыкантом или вольным художником, а не директором гигантского предприятия с многомиллионным оборотом и сбытом на пятнадцать стран.
Кортеж остановился у первого дома. Из машины вылезла внушительная фигура в костюме, за ней — сам Горин. Даже издали от него веяло деньгами и легкой грустью.
— Больше всех, конечно, отцу Сергию достается. Горин ему каждое утро на протяжении всей недели исповедуется, душу изливает и жалуется на свои неудачи. Мол, и успехи уже не те, что прежде: заказчиков все меньше, доходы падают, в отпуск всего три раза в году ездит, личностного роста никакого, творчества — тоже. Подчиненные все твои прихоти исполняют, а своей инициативы никакой. Дети, опять же, в Гарварде плохо учатся. Разочарования буквально на каждом шагу подстерегают, хочется, мол, все бросить — да людей подводить нельзя. А то ведь уже и так подвел, оставив завод на неделю. Короче говоря, боится Горин, что не так жизнь живет, и ждет от батюшки советов мудрых.
— А батюшка что?
— А батюшка слушает все это, исповедует, советы дает, ругает: мол, уныние — это грех. А потом, когда тот уходит, вспоминает, как много лет назад они с этим самым Гориным на одном курсе в техникуме учились, только на разных специальностях. И был там один преподаватель, который всем студентам каждый год предлагал на подработку к его брату на завод устроиться, где Горин и начал свою карьеру, познакомившись с нужными людьми. А батюшка наш тогда ленился, как и большинство, работать не хотел, а потом и вовсе по стопам отца в семинарию пошел.
— Так ведь батюшке все материальное чуждо должно быть.
— Да чуждо ему, чуждо…
— А Горин его не узнаёт?
— Не-е, не узнаёт. Это же сорок лет назад почти было.
— Так а чего все его так боятся, раз он приезжает и устраивает пир на весь мир?
— Так этого и боятся, — мужик докурил и затушил окурок о лавочку с такой силой, словно хотел вмять его в деревяшку. — В общем, через неделю обычно Горин «исцеляется»: улыбаться начинает, чувствует душевный подъем, собирает манатки, поваров своих с массажистами, напитки заграничные, удочки, катера, женщин — и уезжает. А деревня-то остается, понимаешь? Мы-то за неделю знаешь как привыкаем к жизни на полную катушку. Насмотримся на все это, на вкус попробуем и только войдем в ритм богатой жизни, а потом раз! — иснова гречка да картошка. Кто-то в запой, кто-то в город к психологу. Вот народ и прячется — чтоб не соблазняться. Батюшка никому помочь не может, сам локти до крови искусывает. Горин-то миллионер, а он сельский поп. В общем, деревня после горинской меланхолии сама на несколько месяцев, а то и на полгода в депрессию погружается.
— А что же никто с ним не поговорит? Сказали бы, мол, зачем душу травишь, гад?
— Так говорили! Говорили, и не раз!
— А он?
— А он на работу приглашает. Мол, поехали, устрою любого на хорошую должность. Хоть начальником, хоть региональным менеджером. Ответственные люди всегда нужны, в зарплате не обижу!
— И что же не так? — Дима наблюдал, как неподалеку горинская свита скатывает с прицепов вездеходы и достает барбекю.
— Так ведь это работать надо! — фыркнул дед и, сплюнув, зашагал прочь.
Александр Райн
Заслышав предупреждение, отец Сергий выбежал из сарая, где чинил лейку, и, ловко перескакивая через груды железа, которое разбросали кровельщики, и обруливая иные препятствия, устремился к гаражу. Через минуту раздался шум неисправного бендикса, легкий праведный мат, затем скрип лысых шин. Из гаража вылетела «четверка», распахнув ворота бампером, и устремилась в сторону леса, прыгая на ухабах.
По деревне прокатилась волна хаоса. Люди бросали дела и прятались в ближайших домах: своих, чужих — неважно.В трудную минуту соседи сплачивались и забывали о дрязгах и ссорах.
— А что происходит? — спросил, глядя на эту суету, Димка — один из нанятых на ремонт церковной крыши работников.
— Судя по всему, у Горина опять депрессия, едет на перезагрузку, — сказал дедок, задумчиво потягивающий на скамейке папироску.
— А кто этот Горин?
— Да хозяин завода один. Денег у него — как у моего Шарика клещей по весне. Каждый год он сюда приезжает плакать о своих несчастьях. Кто-то ему однажды напел, что у нас тут в Павловском все печали забываются, а душа омолаживается, так он теперь, как только чувствует, что меланхолия накатывает, сразу к нам — «перезагружаться».
Вдалеке показалась вереница машин, напоминающая свадебный кортеж или делегацию саудовского принца. Дима насчитал десять автомобилей, каждый стоимостью как аппарат МРТ, которых так не хватает в области.
— Мало что-то в этот раз, — затянулся дымом дед. — В прошлом году было четырнадцать. Умеет человек грустить с размахом. Родню везет, прислугу, повара с массажистом, фитнес-тренера, нанимает терапевта и гастроэнтеролога, любовницу опять же с семьей берет. Видимо, дела сейчас и правда не очень идут.
— А дальше что? Шум, танцы, пьянки и дебош? — Дима представил типичное поведение богачей, считающих себя королями жизни, а окружающих — фоновыми помехами.
— Да не-е. Все культурно обычно, — снова затянулся мужчина. — Сначала, как правило, рыбалка. Горин собирает местныхрыбаков, арендует катера, завозит наживку «нового поколения» (от которой рыба сама прыгает в лодки), везет всех на другой берег, там шатры растягивает, раздает удочки с Bluetooth-оповещением о клеве, угощает напитками заграничными. Потом, значит, повар им там барбекю устраивает, пойманную рыбу готовит с тремя видами маринада. И все это время Горин жалуется на то, что в жизни у него сплошные лишения. Живет, бедолага, в бетонных трехэтажных оковах города, дышит выхлопами «Мазерати», рыбу ест магазинную. А у мужиков тут и речка с окушками, и воздух свежий, и раздолье... В общем, слезы крокодильи льет от зависти, пока рыбаки его сигары курят да рыбу ирландским виски запивают.
Димка присвистнул, а старик продолжил:
— На следующий день Горин идет к грибникам. В прошлом году с собой привез багги и квадроциклы. В позапрошлом — вездеходы, на которых они дальние болота пересекли, а там грибы со времен Ивана Грозного никто не собирал. Баню походную разворачивают, палатку массажиста, кухня, опять же, вечером кино смотрят на проекторе. И, само собой, все это время Горин изливает душу. Мол, в городе и выйти-то некуда, жизнь проходит за дверями душных кабинетов на двадцать пятом этаже с видом на парк, лесов диких нет, сплошь аллейки с хилыми елками, бегунами, самокатчиками да собаками этими карманными, которых в городе разводят. А у мужиков тут счастье под каждым кустом, шум листвы, сок, опять же, березовый, натуральный, лоси бродят.
Кровельщик слушал и не понимал, за что же здесь так не любят этого богатого чудака.
— Потом он, значится, берется за богему: художники, поэты, музыканты… Короче говоря, забирает нашего Кольку тракториста-аккордеониста на два дня в поля — рисовать и музицировать. С ними туда Горин обычно женщин везет две машины, чтобы позировали на лоне природы. Лошадей арендует для прогулок, у местных скупает мясо, самогон, овощи, ну и творят они там какое-то искусство. Коля так уже дважды разводился, а еще с ним, как правило, потом друзья по полгода не общаются.
— Вот так дела, — облизнулся кровельщик, представляя себя на месте Коли.
— Уж не знаю, чем они там точно занимаются, но Коля клянется, что Горин два дня только и делает, что вздыхает о своей судьбе, мол, выбрал не тот путь в жизни. Мол, всегда хотел быть странствующим музыкантом или вольным художником, а не директором гигантского предприятия с многомиллионным оборотом и сбытом на пятнадцать стран.
Кортеж остановился у первого дома. Из машины вылезла внушительная фигура в костюме, за ней — сам Горин. Даже издали от него веяло деньгами и легкой грустью.
— Больше всех, конечно, отцу Сергию достается. Горин ему каждое утро на протяжении всей недели исповедуется, душу изливает и жалуется на свои неудачи. Мол, и успехи уже не те, что прежде: заказчиков все меньше, доходы падают, в отпуск всего три раза в году ездит, личностного роста никакого, творчества — тоже. Подчиненные все твои прихоти исполняют, а своей инициативы никакой. Дети, опять же, в Гарварде плохо учатся. Разочарования буквально на каждом шагу подстерегают, хочется, мол, все бросить — да людей подводить нельзя. А то ведь уже и так подвел, оставив завод на неделю. Короче говоря, боится Горин, что не так жизнь живет, и ждет от батюшки советов мудрых.
— А батюшка что?
— А батюшка слушает все это, исповедует, советы дает, ругает: мол, уныние — это грех. А потом, когда тот уходит, вспоминает, как много лет назад они с этим самым Гориным на одном курсе в техникуме учились, только на разных специальностях. И был там один преподаватель, который всем студентам каждый год предлагал на подработку к его брату на завод устроиться, где Горин и начал свою карьеру, познакомившись с нужными людьми. А батюшка наш тогда ленился, как и большинство, работать не хотел, а потом и вовсе по стопам отца в семинарию пошел.
— Так ведь батюшке все материальное чуждо должно быть.
— Да чуждо ему, чуждо…
— А Горин его не узнаёт?
— Не-е, не узнаёт. Это же сорок лет назад почти было.
— Так а чего все его так боятся, раз он приезжает и устраивает пир на весь мир?
— Так этого и боятся, — мужик докурил и затушил окурок о лавочку с такой силой, словно хотел вмять его в деревяшку. — В общем, через неделю обычно Горин «исцеляется»: улыбаться начинает, чувствует душевный подъем, собирает манатки, поваров своих с массажистами, напитки заграничные, удочки, катера, женщин — и уезжает. А деревня-то остается, понимаешь? Мы-то за неделю знаешь как привыкаем к жизни на полную катушку. Насмотримся на все это, на вкус попробуем и только войдем в ритм богатой жизни, а потом раз! — иснова гречка да картошка. Кто-то в запой, кто-то в город к психологу. Вот народ и прячется — чтоб не соблазняться. Батюшка никому помочь не может, сам локти до крови искусывает. Горин-то миллионер, а он сельский поп. В общем, деревня после горинской меланхолии сама на несколько месяцев, а то и на полгода в депрессию погружается.
— А что же никто с ним не поговорит? Сказали бы, мол, зачем душу травишь, гад?
— Так говорили! Говорили, и не раз!
— А он?
— А он на работу приглашает. Мол, поехали, устрою любого на хорошую должность. Хоть начальником, хоть региональным менеджером. Ответственные люди всегда нужны, в зарплате не обижу!
— И что же не так? — Дима наблюдал, как неподалеку горинская свита скатывает с прицепов вездеходы и достает барбекю.
— Так ведь это работать надо! — фыркнул дед и, сплюнув, зашагал прочь.
Александр Райн
